Поиски, жизнь и смерть Далера Бобиева, который воспитывался в приемной семье Наумовых, потрясли Екатеринбург. Опекунша полгода скрывала смерть мальчика, тело хранилось в гараже. Кроме этого, есть сведения, что приемная мать истязала Далера на протяжении многих месяцев. При этом у Вероники Наумовой было трое своих и еще двое приемных детей.

Трагедия Далера не единственный случай насилия в приемных семьях, однако до реформирования системы органов опеки дело пока не дошло. Юлия Аюпова возглавляет Ассоциацию замещающих семей Свердловской области семь лет. Ассоциация сотрудничает с районными опеками Екатеринбурга в проведении Школы приемных родителей (ШПР), некоторые специалисты опек направляют родителей к Аюповой в кризисных ситуациях. Через работу с командой Ассоциации прошли сотни приемных семей, и специалисты команды знают, как минимизировать риски повторения трагедий в замещающих семьях.

Мы поговорили с Юлией о том, как отбирают кандидатов в школу приемных родителей, какими качествами нужно обладать, чтобы взять под опеку ребенка с опытом сиротства, и можно ли разглядеть в потенциальных опекунах будущих тиранов и убийц. Но главное — в Ассоциации замещающих семей Свердловской области знают, чем помочь госорганам в сопровождении приемных родителей, воспитывающих будущих российских граждан, в восполнении которых так нуждается государство.

Юлия Аюпова

— Расскажите про Ассоциацию, почему возникла идея ее создать?

— Мы с коллегами к тому времени уже год проводили группы для приемных родителей, заметили, что даже за год можно добиться хороших результатов. Необходимо длительное, внимательное сопровождение, формирование доверительных отношений с семьей, через которые можно ей помогать, поэтому и решили создать Ассоциацию. Ассоциация — это объединение приемных родителей и специалистов для сохранения целостности семьи, нормального воспитания детей.

— Как вы думаете, сил Ассоциации хватило бы, если бы родители из каждой второй приемной семьи обращались за помощью?

— Сейчас в организации работают восемь психологов — специалистов по сиротскому поведению, включая меня. Есть еще так называемые опорные мамы, которые изначально пришли к нам с проблемами, а теперь помогают новым семьям. Они ведут группы психологической помощи.

Допустим, что в Свердловской области 5 тыс. приемных семей, — каждой второй мы бы помочь не смогли.

Но уникальность региона в том, что у нас очень много организаций и специалистов, которые помогают в этом направлении: “Дорогами добра”, “Семья детям”, “Аистенок” — Лариса Лазарева… Все вместе мы сформировали крупные реальные сообщества экспертов и оказываем при этом бесплатную помощь.

— Но эффективного взаимодействия с большинством приемных семей не получается?

 — Нужен единый алгоритм взаимодействия некоммерческих организаций с государством, с каждым муниципалитетом региона. А начать нужно с Екатеринбурга.

Сейчас это выглядит так: Минсоцполитики выбирает фаворитов — самые симпатичные для них организации, и работает только с ними. Но этого ресурса недостаточно, так же, как если бы они работали только с нами – Ассоциацией замещающих семей.

Все вместе мы вносим очень большой вклад. Эпизодов насилия, жестокого обращения, смертей приемных детей было бы больше, если бы не наши НКО. И этих случаев может стать еще меньше, если мы будем работать как единый механизм. Нужно, чтобы государство видело в нас равноправных партнеров. Семей много — специалистов опеки мало, государственная машина не справляется.

Работа в группе «Родительские компетенции для приемных родителей»

— А что за люди к вам приходят? Их можно объединить по какому-то признаку? Допустим, экономическому — средний класс? Или по уровню образования?

— Преимущественно это люди до 50 лет, чаще всего со средним достатком. Да, почти 100 % — это люди с высшим образованием. У них отсутствует убеждение, что психология – это исключительно для психов.

— Много среди них людей, которые уже имели опыт работы с психотерапевтами?

  — Небольшой процент. Просто пересекались где-то. Все читали Людмилу ПетрановскуюЛюдмила Петрановская — семейный психолог, педагог. В 2012 году организовала с коллегами ИРСУ — институт развития семейного устройства. Пропагандирует семейное устройство детей сирот. — нашу богиню. Я без сарказма, она наш супервизор, ведущий эксперт по привязанности в России, мы ее очень любим. Петрановская внесла огромный вклад в развитие института приемной семьи в нашей стране.

— Сколько семей за эти семь лет обратилось в Ассоциацию?

— 270. Добавлю про специфику, это в основном мамы, а не папы.

— Обращаются ли в Ассоциацию мамы, которые в одиночку воспитывают и собственных детей, и приемных?

— Таких небольшой процент. К нам обращаются чаще всего тогда, когда уже пожар-пожарище. Для профилактики обращаются крайне редко. Второй год мы выпускаем слушателей собственной школы приемных родителей, и на каждой встрече мы им говорим: только стало плохо — сразу идите, разберемся.

— Сколько семей в одном выпуске ШПРШПР — школа приемных родителей. 80-часовые курсы, которые обязан пройти каждый кандидат, который хочет взять ребенка под опеку. Минсоцполитики организует ШПР в том числе с привлечением специалистов из НКО. Аюпова настаивает — программа сопровождения замещающих семей должна включать в себя регулярные занятия приемных родителей с психологами на постоянной основе. Такие группы проводят в Ассоциации. Минимальный срок — учебный год с сентября по май.?

— 15 семей, и это просто пшик в никуда. Занятия проходят несколько месяцев, раз в неделю. В ШПР кандидаты узнают об особенностях сиротского поведения, о правах и обязанностях приемных родителей, особенностях здоровья детей с опытом сиротства. Дальше они проходят диагностику, экзамены и, если все хорошо, могут принять ребенка в семью. Многие так и не решаются, это, я считаю, тоже очень хороший результат: меньше возвратов, значит ребенок попадет в действительно надежные руки.

Мы обучаем родительским навыкам, но они забываются. Ребенок взрослеет, и каждый день приносит новые вызовы-сюрпризы. Если за это браться системно, встречи должны проходить на постоянной основе. 

Поэтому для всех уже действующих приемных родителей есть возможность прийти к нам в Ассоциацию и продолжать обучение. У нас есть и группы, и индивидуальные консультации. Многие после ШПР считают, что справятся и сами. В итоге — трагедии.

Основное, что страдает у ребенка в детском доме, — это привязанность. Приемный родитель сначала налаживает именно ее. Как налаживать привязанность, мы рассказываем в Ассоциации. По сути, мы выступаем для родителей «донорами привязанности». Какими бы они ни приходили к нам, с какими проблемами и тяжелыми мыслями — мы не осуждаем, а принимаем, внушаем надежду, рассказываем о более тяжелых случаях, помогаем справиться и сохранить ребенка в семье.

Сначала мы учим родителей выявлять негативные эмоции, управлять ими и принимать свои чувства. Потом родители выдыхают, возвращаются в семьи и могут продолжать воспитывать детей. Не гнев, не полет на метле по квартире — необходимо нормальное, простое общение. И когда ребенок что-то вытворяет, то они говорят: «Моя маленькая, ты бесишься, ты злишься, ты гневаешься, тебе больно, это бывает…» На обучение терпению и принятию нужно время. Мы поняли, что необходимо работать долго, но не так, чтобы родители к нам все время приходили и говорили: «Дай!», а чтобы они сами подучились и стали опорными родителями для других.

К нам приходили семьи в очень плохом состоянии, на грани возврата — были готовы вернуть детей хоть сейчас. Некоторые уже на лавке в опеке сидели с детьми: все, забирайте в приют. И мы оттуда прямо возвращали – до сих пор эти дети в семьях.

Команда Ассоциации

— Есть ли сейчас заявки, которые вы не можете обработать в силу ограниченных ресурсов?

— Да, не все можем. У нас элементарно не хватает денег на оплату психологов для всех заявок.

— И тогда вы передаете этих родителей коллегам в другие НКО?

 — Да, так и поступаем. Авторитет в нашей сфере, один из самых уважаемых специалистов, пионер движения — Лариса Владимировна Лазарева («Аистенок» – прим. ЕАН). Она — реальный активист. Ее организация покрывает не только приемное родительство, но и шелтерыШелтер кризисный центр, приют. Временное пристанище, в котором людям помогают решить различные вопросы — от юридических до устройства на работу. Распространены в России для женщин с детьми в ситуации домашнего насилия., и семьи в тяжелых жизненных ситуациях. Государство с ними, конечно, коммуницирует, к их экспертизе прислушивается. Но на этом поле, к счастью, появились и другие НКО с накопленной, мощной экспертизой. Нужно выходить за привычные рамки и сотрудничать. 

«С семьями должен работать закрепленный специалист» — про взаимодействие с органами опеки

— Вы упомянули случаи, когда семьи приводили детей обратно в опеку, чтобы оформить отказ. Специалисты сами звонили в Ассоциацию, чтобы вы подключились?

— Да, мы с несколькими опеками работали и работаем. Проводим по их заказу ШПР. И специалисты с нами на связи.

— Получается, госресурса недостаточно?

— На одном специалисте в районном органе опеки — по 200-300 семей. Никто при такой нагрузке не справится. Они успевают сказать только общие правильные слова. Это просто невозможно эффективно выстроить: беседы, погружение в семью, пристальный мониторинг.

А если они начинают погружаться в каждую из 300 семей, то выгорают моментально, как головешки. Через полгода, максимум восемь месяцев, они уже полностью опустошены.

Психологи в отделах опеки постоянно ротируются. Их нагружают работой, которая к ним никакого отношения не имеет. Отчетность, бумаги – все, как у учителей в школах. Когда тут работать психологом?

Прибавьте к этому несоблюдение гигиенических норм нагрузки. Невозможно быть в потоке страдания всю неделю. Люди, которые не работают психологами, живут совсем другой жизнью, чем ты, когда заходишь с утра в эту реку человеческих страданий, а вечером выходишь из нее. В результате – события реальной жизни воспринимаются с учетом уже этих искажений.

Психологи также выгорают, поэтому уходят очень часто — погрузиться не успевают, а значит с семьей начинает работать новый человек.

И тут мы снова возвращаемся к привязанности. Я считаю, что с семьями должен работать закрепленный специалист, который знает семью, а семья знает его и ему доверяет. Это ведь тоже про проивязанность.

— По закону специалист из опеки посещает семью, в которой ребенок более-менее прижился, один раз в полгода. Что за этот визит он должен проверить, и насколько эти мониторинги эффективны?

— Кроме условий проживания, согласно модели сопровождения семьи, обязательна беседа не только с ребенком, но и с родителями. По результатам семья заносится в зеленую, желтую или красную зоны. Зеленая — в семье кризиса нет, желтый сектор — это тревожные события, например, двойки, или ребенок в школу не ходит, или он грустный. А красный — что-то случилось. Я не считаю, что это информативно. Ресурса хватает, к счастью, хотя бы на это.

 «Главное – научиться принятию»: кто может стать приемным родителем

 — Любой человек может взять под опеку ребенка?

— По закону?

— По внутреннему ресурсу.

— Нет, далеко не любой. Я так и не решилась. Это означало бы для меня сократить внимание к собственным детям, пока для меня они — главный приоритет в жизни.

— А какими качествами для этого нужно обладать?

— Есть определенные свойства личности. Эмпатически отнестись к переживаниям ребенка – это характеристика личностных свойств.

Многие думают, а на самом деле заблуждаются, что понимают, что испытывает ребенок в детском доме. На самом деле, когда они смотрят на брошенного ребенка, они чувствуют личную травму, свою боль. 

Понимаете, был опыт принятия от собственной мамы? Это качество в детстве не передается иначе. Впоследствии это качество можно развивать в отношениях, где с принятием относятся к тебе и ты учишься этому.

«Если я ошибся, и на меня за это не орали, не говорили: «Тупица, зачем только набрала детей?!» Наоборот, мне говорят: «Ты ошибся в воспитании, это бывает, тебе грустно и стыдно, давай брать ответственность и исправлять».

И если я смотрю на ребенка, то понимаю, что он так себя ведет, потому что ему больно, или его поведение такое, потому что он про маму свою вспомнил. Эмпатия, принятие – это как раз тренируемое: научиться видеть, что стоит за поведением ребенка.

Например, мальчик в приемной семье поджег собаку. Это фасад. Хочется собачку спасать, ребенка — в приют и сожалеть всю жизнь, что ввязался в историю с замещающей семьей. А можно за этим поведением увидеть, что, когда ему было четыре года, в кровной семье об него окурки тушили и никто никогда не интересовался, больно ли ему.

Видеть за поведением потребность и с потребностью разбираться – это тренируется, этому мы и учим.

— Существуют ли методики: а) которыми можно протестировать потенциального опекуна и б) которые позволят понять, насколько комфортно ребенку в семье и главное — не грозит ли ему реальная опасность?

— Методики, конечно же, есть. Психология, клиническая психология, психотерапия — благодаря им накоплен огромный диагностический материал. Но, давайте честно, никто не дурак — испытуемый чаще всего дает предпочтительный для него ответ.

— Но по ребенку ведь можно увидеть?

— Понимаете, ребенок жалуется, а что потом с этим делать? Все время детей изымать из семьи? Дальше же нужно контакт налаживать с приемными родителями, как-то достучаться, чтобы они, наконец, услышали, как нужно с детьми жить. Поймите, я представляю, каким может быть поведение ребенка с опытом сиротства. Мягко говоря, оно может очень удивлять взрослого и сильно его фрустрировать.

— Какие проверки сейчас проходят потенциальные приемные родители? Как их проверяют на так называемую благонадежность?

— Есть различные диагностические материалы, тесты, проводится консультирование, все обязательно проходят Школу приемных родителей. Но, к сожалению, жизнь красочнее замысла. И происходят ситуации: мама пришла с работы уставшая, что-то у нее произошло, элементарно — голодная вернулась, а дети дома кавардак устроили — она сразу наорала на них. Кровный ребенок на это одним образом отреагирует, а для приемного — триггер. Злая мать — для него триггер. И он на это порой так реагирует, что волосы дыбом. 

Я не видела пока таких семей, которые целенаправленно берут детей, чтобы их мучить. Отсутствие постоянного сопровождения, отсутствие контакта — из-за этого все происходит. На первом этапе мы можем исключить тяжелые психопатологии, например склонность к педофилии. Или, например, мы не понимаем мотивации приемного родителя: для чего ему сейчас ребенок? Вот такие крупные проявления на первой диагностике мы можем исключить. Если мы в такой диагностике принимаем участие, мы — на стороне государства, тоже несем ответственность за подпись под рекомендацией.

Кстати, история Далера Бобиева про это же. Его приемная мама тоже прошла все диагностики и ребенка получила в семью. Более того, я не могу утверждать, но она, видимо, имела какой-то контакт со специалистами опеки, что могла убедить, что с Далером все хорошо, когда он уже был мертв. Понимаете, для меня это про глубокий контакт с семьей. Один загруженный по уши специалист опеки это не вывезет.

— Эти диагностики недостаточно рабочие?

— Они рабочие, но они только основное выявляют. Травмированные дети с опытом сиротства особенным образом реагируют на все, и в первую очередь — на насилие. Иногда малейший крик или шлепок запускают воспоминание о травме, и потом до ребенка не достучишься, какими бы до этого ни были выстроенными отношения.

Если во время диагностики и тестирования мы поняли, что у приемного родителя есть опыт пережитого насилия, скорее всего, он его реплицирует и повторит. Проблема в том, что в той или иной степени у каждого человека этот опыт есть. 

Мы в Ассоциации в прошлом году проводили программу по работе с авторами насилия в детско-родительских отношениях. Весь год работали с семьями, у нас есть хорошие результаты. Но нужно продолжать.

— Если такие маркеры поведения можно выявлять во время первой диагностики, почему не поставить в анкете пометку, что основные вопросы сняты, но приемный родитель в какой-то момент может сорваться? Почему не обращаться затем к этому ресурсу?

— У них (у органов опеки – прим. ЕАН) нет другой возможности, кроме как проверять раз в полгода. И потом, я повторяю, опыт разного рода пережитого насилия был у многих, кто-то с ним работал, кто-то нет. Нужно сотрудничать с семьей, чтобы избежать повторения насилия.

 «Подходы нужно менять» — про государственный запрос и пути решения проблемы

 — Существующая система органов опеки может эффективно работать? И если да, то что для этого нужно? Сколько специалистов опеки, какой квалификации?

— Сейчас схема и методы следующие: проверить во время получения заявки – научить в Школе приемных родителей – контролировать с помощью специалистов опеки. Эта схема применяется из года в год, и каждый год мы получаем дикие истории. Значит, в схеме что-то неправильно. Сейчас в требованиях Министерства социальной политики по ШПР — 80 часов лекций. Но интернет полон подобных лекций, смотри – не хочу. Это вовсе не главное.

У Ассоциации есть альтернативное предложение. 

Специалисты запишут видеолекции, в которых расскажут про теорию привязанности, детско-родительские отношения, возрастные особенности, права ребенка и приемного родителя. Действительно ли родитель посмотрел эти лекции, проверяем с помощью тестов. Тем самым мы сэкономим время потенциальных родителей и преподавателей. 80 часов, отведенных на Школу приемных родителей, лучше потратить на психотерапию кандидатов и работу в группах. Это хоть как-то поможет осознанно принимать ребенка в семью и относиться к нему по-человечески.

— А государство сейчас проводит такие беседы с кандидатами?

— Да, они беседуют. Но было бы эффективнее эти 80 часов потратить на психотерапию. За это время можно мощно проработать все вопросы, хорошо продвинуться в плане психообразования. И эффективность даже можно будет замерять: какие у приемных родителей на выходе отношения. Существует программа работы с авторами насилия, специалисты Ассоциации в прошлом году все обучились этому.

— Российская программа?

— Да, автор — Стас ХоцкийСтанислав Хоцкий Преподаватель Санкт-Петербургского института практической психологии «Иматон», председатель Экспертно-Методической Комиссии социально ориентированной НКО «Ассоциация консультантов, работающих с авторами насилия в близких отношениях «СОЛЬ» с коллегами. Мы адаптировали ее под работу с авторами насилия в детско-родительских отношениях. У нас доказательный подход: начинаем работу, собираем вопросы, проводим диагностику. В сентябре приступили к работе, в конце мая снова всех продиагностировали и увидели, как приемные родители изменились. На групповых занятиях, на консультациях мы понимаем, что они поменяли свое отношение и деструктивных эпизодов стало меньше.

— Сколько осознанному приемному родителю потребуется времени в месяц, чтобы этим заниматься?

— Еще раз — чем заниматься? Психотерапией или чем?

— Психотерапией, чтобы уделить внимание вопросам насилия и жестокого обращения, и профилактикой, чтобы обращаться не тогда, когда уже все пропало, а когда родитель только почувствовал какое-то напряжение с ребенком.

— Раз в неделю — личная терапия, два раза в месяц — группа по профилактике выгорания: занимаются телом, учатся расслабляться, переживать накопившийся стресс, управлять эмоциями. И второй раз они приходят на группу по родительским навыкам.

— То есть чтобы избежать или хотя бы минимизировать насилие и жестокое обращение с приемными детьми, нужно программу, о которой вы рассказали, сделать обязательной?

— Как только она станет обязательной, то мы сразу съезжаем с темы привязанности. В этом вся сложность: я понимаю, что приемной маме надо ходить к нам, но заставить ее не могу и не должна. Я слушаю, что она рассказывает о том, как живет, что делает, что происходит, и говорю: «Вам надо походить к нам». А она: «Ну да, я понимаю…» А вышла и забыла все.

Как только я скажу, что, если она не будет ходить, я позвоню в опеку, она придет, но это все будет в песок, потому что доверие будет утрачено.

Как только мы сделаем эти вещи обязательными, все схлынет вообще. Помните, царь Мидас к чему притрагивался – все золотом становилось… Стишки даже есть нехорошие про то, что все превращается в одну субстанцию. Вот все сразу же превратится в это же, как только начнутся обязательства и угрозы.

Обязательства у приемных родителей и сейчас есть. Занесли их в желтую зону, значит, надо обязательно ходить. Только это все без особых результатов. Надо поменять позицию, отношение к приемным родителям, не оказывать на них давление. Со стороны государства сделать это сложно. Государство осуществляет надзор, я понимаю это. Но могут помочь в этом некоммерческие организации. Если чуть-чуть усилить НКО, тогда к нам гораздо больше людей сможет обратиться. Сейчас мы на свои собственные средства снимаем на Вайнера всего два кабинета.

— И нет выхода?

— Почему?

— Потому что абсолютно точно государству нужно, чтобы были опекуны и их становилось больше. Тем более принят закон Димы ЯковлеваЗакон Димы Яковлева устанавливает запрет на усыновление российских сирот гражданами США. Действует с 1 января 2013 года. Принят после смерти Димы Яковлева, которого приемный отец — гражданин США, оставил на жаре в автомобиле. , кроме того, усыновление иностранцами сопряжено с трудностями. Российские граждане готовы далеко не все, значит будут люди из определенных слоев. Стигматизация психотерапевтической помощи присуща людям определенного склада, взглядов и убеждений. Такие люди тоже будут брать детей под опеку. 

— Но это не значит, что они не могут стать приемными родителями.

— Но при этом их тоже нужно как-то сопровождать, а они этого не хотят, скажут, что им не нужны никакие психологи – справятся сами.

— Вы правы, такие тоже есть. Мы в прошлом году работали в области, там тоже есть приемные родители. Но люди там совсем другие, они от екатеринбургских родителей сильно отличаются. По их словам, им опека говорит: возьмите ребенка — у вас зарплата будет. Там мотивация взять ребенка совершенно другая.

— То есть вы должны работать с разными социальными слоями, с разной мотивацией.

— Мы, конечно, не ругаем за мотивацию, работаем с тем, что есть. Я знаю, что есть такое мнение, что берут детей ради денег. Но если серьезно, это очень маленькие деньги. Странный способ заработать, потому что это же 24/7.

Не знаю, может быть, я словами какими-то не теми доношу. Но я все равно верю, что сопровождение таких семей, которое построено на сотрудничестве государства и некоммерческих организаций, с использованием ресурсов НКО, — это сотрудничество для того, чтобы максимальное количество семей было под присмотром.

— Именно под присмотром?

— Да, под присмотром. Особенно если мы понимаем, что в приемной семье есть риски жестокого поведения, которые мы заметили на первичной диагностике.

Они же долго ходят в группы, привыкают, смотрят, слушают, и потихоньку начинают происходить тектонические сдвиги, по одному миллиметру в год. Это так и случается. И да, раньше она кричала и била, а теперь только кричит. А мы радуемся и этому — тут уже наша норма тоже сдвинута. И вот так потихонечку, привлекая комьюнити, нужно осуществлять сопровождение с помощью некоммерческих организаций.

Но при этом надо НКО тоже поддерживать и видеть в нас партнеров. Сейчас количество семей, которые к нам пришли, – это капля в море. Но это сотни за время нашей работы, это уже серьезная выборка, чтобы понять, что методы Ассоциации по сопровождению семей эффективны.

— Мы только что поговорили о том, что не можем применять насилие и заставлять приемных родителей ходить на личную терапию и на группы. Фактически это три часа в неделю, при этом все живут в разных местах, у кого-то есть транспорт, у кого-то — нет. У меня такое ощущение, что готовы к осознанному самообразованию будут только определенные люди. А вот, прошу прощения, такие люди, как мать Далера, не стали бы этим заниматься. Как донести до представителей определенных слоев, что это необходимо? Если мы не можем применять аппарат насилия, если в опеке не могут. Как нам достучаться до них?

— Я в этом отношении очень верю в теорию комьюнити: многие к нам пришли, потому что они были в соседних комьюнити. Они понимали, что здесь к ним нормально относятся, можно прийти с проблемами и их решить. Наверное, у матери Далера было какое-то свое комьюнити…

Понимаете, душа моя жестко против сегрегации и давления. Наверное, в каких-то сферах это реально работает. Вот я еду за рулем, нарушила правила, меня остановили, наказали. Меня не должны уговаривать или привлекать в комьюнити людей, нарушающих правила. Здесь все понятно. Я заработала деньги — заплати налог 6 %. Здесь тоже все ясно, если не заплатишь, то будет наказание. А тут мы ведь контактируем с душой, а хотим давлением и принуждением заставить человека прийти и исправиться. А этого не случится никогда, потому что она будет сопротивляться до последнего.

— Хотя здесь мера ответственности гораздо выше, чем если ты просто нарушил ПДД…

— Наверное, если бы я работала в министерстве, то тоже рассуждала бы с позиции надзора и наказаний, и, допустим, мне нужно было бы обязательно сделать так, чтобы приемная мама и ребенка взяла, и четыре часа каждый месяц ходила на терапию. А вот если она придет ко мне как к психологу … Я, конечно, как профессионал буду строить с ней контакт. Но если она не хотела прийти или пришла только потому, что на нее надавили, у нас работа и терапевтический альянс не сложатся. Значит, не будет продвижения в теме насилия и жестокого обращения, потому что здесь пчелы против меда оказываются. Абсолютно. Понимаете, мы хотим насилие и жестокое обращение остановить запретом. Мы хотим насилие насилием побеждать. Это тренд, на мой взгляд, провальный. Нормальный человеческий контакт, сотрудничество, понимание, принятие работают на профилактику насилия гораздо больше.