ЕАН продолжает подводить итоги ушедшего года. Главной новостью года в Екатеринбурге стала история Далера Бобиева, которая потрясла не только свердловчан, но и всю Россию. К сожалению, трагических известий о детях было в 2023-м немало: насилие в екатеринбургской спецшколе № 124, обнаружение двух за неделю младенцев в сугробах, изъятие 13-летней девочки из квартиры с могильными крестами. О причинах, которые привели к трагедиям и сделанных выводах, ЕАН поговорил с уполномоченным по правам ребенка в Свердловской области Игорем Мороковым.
— Игорь Рудольфович, поделитесь, чем, кроме громких трагических историй, запомнился год? Какие выводы и открытия были сделаны?
— Тенденции развития сферы детства за последние 2-3 года не изменились. Мы ежегодно получаем порядка 4 тыс. обращений, по 15-20 ежедневно. По темам рейтинг обращений тоже остается прежним. На первом месте – вопросы, касающиеся сферы образования, конфликты в образовательных организациях. На втором месте – вопросы социального обеспечения детей, проблемы имущественного характера, в том числе связанные с опекой.
Очень сложной остается ситуация в Свердловской области с алиментами. Если год-два назад было небольшое снижение, то сейчас цифры задолженности вернулись – общая сумма почти 3,5 млрд рублей.
Отдельная категория – вопросы определения места жительства детей и правил общения при разводе родителей. Сложность в том, что все ситуации связаны с человеческими отношениями – эмоциями, которые нормативно-правовыми актами не регулируются.
— А суд обычно на стороне матери, да?
— Я бы не сказал, что ситуация такова. Раньше, возможно, такие тенденции были. Но это, в принципе, сложные вопросы, особенно когда дети маленькие. Их интересы в перспективе очень сложно просчитать. Если по этому поводу обратились к нам, то мы не занимаем конкретную сторону в конфликтах между родителями, мы сосредотачиваем внимание на обеспечении интересов ребенка через медиативные процедуры, направляем родителей к нужным специалистам. Бывают ситуации, когда взрослые исчерпали все возможности договориться, эмоции зашкаливают, и тогда мы, садясь за стол, начинаем разговор. За прошлый год, наверное, три или четыре раза у нас возникали подобные ситуации. И иногда удавалось решить конфликт. Но еще раз подчеркиваю, система человеческих отношений — это сфера взаимодействия людей, которая очень сложно регулируется какими-то нормативно-правовыми актами.
— Вы сказали, что на первом месте по обращениям остается сфера образования. Почему?
— Во-первых, школа является центром, куда люди так или иначе приходят со своими проблемами. Это место, где лично, а не опосредованно через сеть интернет взаимодействуют учителя, ученики и их родители. И иногда, безусловно, могут возникать конфликтные ситуации. При этом мне импонирует то, что в школах сейчас укрепляются социально-психологические службы.
— А если говорить о недочетах. Чего не хватает системе школьных психологов?
— Я за то, чтобы службы психологического сопровождения в школах были независимыми. Школа может иметь своего психолога, который будет заниматься тестированием учеников, например. Но другими аспектами должны заниматься независимые службы вне системы учреждения. Вопросы должны решаться с точки зрения интересов ребенка, а не корпоративных интересов.
Поэтому первый шаг – это независимые службы психологического разрешения конфликтов, такие, как созданы в отдельных регионах. В Москве, например. 
Но если говорить в целом о системе образования, мы движемся в нужном направлении. Число психологов увеличивается, медиативные и социально-психологические службы развиваются, школы строятся, реализуются большие важные проекты. Вектор выстроен верно.
Еще одна важная для нас тема – социальная поддержка замещающих семей и детей, оставшихся без попечения родителей. Это стало особенно актуальным после событий, связанных с Далером.
— Это история считается одним из самых важных событий года. Мы бы хотели услышать ваш взгляд на это, учитывая эмоционально-этический аспект.
— Там было совершено преступление, и им занимается Следственный комитет. Но это не означает, что мы стоим в стороне от этой истории. Я многое слышал в свой адрес.
Некоторые, видимо, думают, что я равнодушный и меня ничто не трогает. Никто же не знает, сколько я свечек в храмах поставил. Конечно, у меня есть эмоции. 
Однако моя задача как уполномоченного по правам ребенка – транслировать свои эмоции в принятие правильных решений, направленных на защиту прав и наилучших интересов детей. В истории с Далером нам нужно было разобраться, почему все-таки это произошло. Очень многие пытаются объяснить произошедшее системными ошибками. Но к трагедии привели не сбои в системе, а преступление личности, конкретного человека! Например, когда мать рожает третьего ребенка и по какой-то причине принимает решение закопать его в снег, кто может сказать, почему это произошло? Это вопрос, который лежит в сфере решений человека. Оценивать ситуацию должны психиатры, чем они сейчас и занимаются.
— А если вернуться к вопросу контроля приемных семей…
— Вопросы были, но они не имеют прямого отношения к исходу трагедии. С точки зрения закона, органы опеки и попечительства в ситуации с Далером, честно говоря, выполнили все. Они соблюдали все необходимые процедуры. Однако некоторые нюансы есть. Информация в органы опеки и попечительства поступает из различных источников: детских садов, поликлиник, школ и т. д. В каком виде эти данные доходят до адресатов, какие выводы делают из этой информации и как на нее реагируют – в этом вопрос, который необходимо прорабатывать.
Мы начали им заниматься еще до того, как произошла трагедия с Далером. Если помните, в конце 2022 года в СМИ появилась история приемной семьи Земляной. После этого мы серьезно изучили эту тему. Мы действительно выявили в ряде случаев отсутствие взаимодействия школы, больницы и других учреждений. Тогда было подготовлено заключение уполномоченного, на основании которого заместитель губернатора и председатель областной комиссии по делам несовершеннолетних и защите их прав Павел Владимирович Креков провел серьезное совещание с конкретными выводами.
Сейчас, знакомясь с деятельностью органов опеки и попечительства в территориях, мы видим, что ситуация исправляется.
История Далера Бобиева – это трагедия. Мы должны попытаться сделать все возможное, чтобы такого больше не произошло.
И тут тоже встречаются свои сложности. Мы вмешиваемся в дела семьи только тогда, когда это действительно необходимо. С одной стороны – контроль, а с другой стороны – родителям нужно дать возможность самим воспитывать детей. Необходима работа по выстраиванию системы информационного сопровождения. Органы опеки не психологи, они занимаются бумагами. Задача органов опеки – найти специалистов, которые будут помогать ребенку и семье, и выстроить их работу. А в образовательных организациях должна быть система своего рода маркеров, которые могут сказать, хорошо ребенку или плохо.
— То есть если Далер перестал ходить в детсад, должно было это стать тревожным звоночком?
— Безусловно. Особенно в ситуациях, когда мы знаем, что это замещающая семья.
— Но представители органов опеки наверняка скажут, что не хватает людей, низкие зарплаты…
— Ну, честно говоря, они будут правы. У нас сегодня нет норматива для органов опеки, который бы определял количество специалистов на конкретное количество семей. Но нам правда не хватает специалистов.
— Уже несколько лет обсуждаются законодательные обновления в работе органов опеки, но все затягивается. По каким причинам?
— Видимо, есть какие-то сложности. Но, по моему мнению, система сегодня работает достаточно стабильно и правильно. Не хватает наполнения содержанием, чтобы система была ориентирована на ребенка. Но, как вы сами говорите, причина в том, что у нас не очень высокие зарплаты и недостаток персонала.
— А вот еще, знаете, интересный вопрос. Как вы думаете, семье с приемным ребенком легче соблюдать интересы несовершеннолетнего в большом городе, где много всяких служб, или в маленьком городке, где все друг друга знают и это и есть информирование?
— Я бы здесь начал с мотивов, почему берут детей? Иногда четко прослеживается, что ради финансового благополучия. Бывает, к сожалению. И когда возникают проблемы, это видно.
После случая с Далером начались крики: «Давайте быстро проверяйте все замещающие семьи». У нас потом было много обращений замещающих родителей, которые просили: «Ребята, остановитесь», — потому что для них создавались дополнительные сложности. 
Поймите, мы работаем с точки зрения презумпции добросовестности. То есть мы предполагаем, что если человек взял ребенка, то он взял его для того, чтобы помогать ему. В этом смысле большой разницы между городом и деревней нет.
— Нельзя не вспомнить недавнюю историю с девочкой, которую изъяли из квартиры с могильными крестами. Как так вышло, что девочка не ходила в школу?
— То, что там произошло, — это правонарушение, которым занимаются соответствующие органы. Наша задача – посмотреть, как окружение такое допустило. Насколько я помню, история была известна в какой-то мере и органам социальной политики, и системе образования. Мы сейчас должны понять, где и когда этого ребенка упустили из информационного поля.
— О ситуации в семье знали в соцслужбе и в правоохранительных органах, а также соседи. Как в этом случае соблюсти баланс? У нас же в генетической памяти заложено, что «стучать» на соседа нехорошо…
— Уполномоченный по правам ребенка, обращайтесь. А мы уже выстроим работу. Аккуратно и индивидуально.
— Какие еще изменения грядут в сфере попечительства детей?
— Стратегическая тема – дети до 4 лет. Есть установка – они должны воспитываться либо в кровных, либо в замещающих семьях. В этом возрасте закладываются все основные характеристики и ценности для жизни, это может сделать только близкий человек.
Переформатировалась и работа «дома ребенка». Он сейчас ушел из системы здравоохранения. Теперь система учреждений для детей-сирот находится в одном ведомстве – Министерстве социальной политики.
— Это заметно, сотрудники ПДН напрямую говорят, что сейчас многих родителей прямо «тянут за уши», чтобы ребенок оставался при них, даже если у них есть проблемы с наркоманией, например.
— Вы совершенно правы.
Сегодня основной причиной социального сиротства у нас является как раз алкоголизм и наркомания. 
Поставлена задача уполномоченным при президенте РФ по правам ребенка Марии Львовой-Беловой – решать проблемы комплексно и рассматривать возможности лечения этих людей. Наша задача – соединить в работе несколько ведомств.
— То есть основная идея – ребенку лучше с кровной матерью, если она может исправиться?
— Да, так и есть.
— А вы верите в эту идею?
— Верю. И стараемся это реализовывать.
— Сейчас бурно обсуждаются темы демографии на федеральном уровне, в частности, запрет на проведение абортов в частных клиниках. Нет ли у вас опасения, что таких маргинальных семей может стать больше?
— Я вообще против запретов. Нужно идти только через формирование мотивации и создание условий. Расскажу вам историю из моей практики. Девчонка 16 лет, родила, из дома выгнали. Государственных центров для мам с маленькими детьми нет. Только небольшой приют «Нечаянная радость» при епархии. А специалистов, обеспечивающих сопровождение, в центре нет. И девчонка сорвалась. Малыш остался, она сбежала. Надо, чтобы помощь была системной и персональной в таких ситуациях.
— Насколько это распространенные истории — такие ранние роды?
— Родивших в возрасте до 18 лет в 2023 году – около 350. Показатель примерно на одном уровне уже несколько лет. Младше 14 лет — 10 родов.
— Мы знаем, что есть еще достаточно болезненная тема для вас, но не можем не спросить. Спецшкола № 124…
— Болезненная, да. С Натальей Яковлевной (Поддубной, директором спецшколы, — прим. ЕАН) я знаком давно. Меня обвиняли в том, что я прикрываю ее. Но это не так. Если я к человеку отношусь хорошо как к специалисту и в случае, когда у него возникают проблемы, я должен откреститься от него, что ли? Я знаю ее как хорошего педагога. А то, что там произошло, – это преступление. Преступлением занимаются правоохранители. С точки зрения организации содержания работы внутри спецшколы, то она строилась в соответствии с требованиями законодательства и с учетом индивидуальных особенностей воспитанников. Она вот, например, с этими пацанами сюда ко мне приезжала, показывала, чем занимаются уполномоченные. Сидели, пытались найти педагогические методы для их реабилитации… Может быть, чего-то она не усмотрела, но там очень разные дети, разновозрастные, часто с психологическими особенностями, требующими специального подхода. Ну и в том числе могут быть вопросы к учредителю. Могли быть где-то упущения в организации работы школы или кадрах. Сейчас там новый человек пришел, но и детей осталось мало. Кажется, не больше 20.
— А раньше сколько было?
— Совсем давно до 500 человек доходило, даже были бунты. Лет 10 назад еще было около сотни. Есть серьезная тенденция на уменьшение.
Екатерина Землянская, Анна Касюкова